Онлайн-информация “Сергей Рахманинов. Жизнь в письмах”
Онлайн-информация “СЕРГЕЙ РАХМАНИНОВ.
ЖИЗНЬ В ПИСЬМАХ”
Композитор о своих музыкальных успехах и провалах, жизни за границей и благотворительности
В 2023 году исполняется 150 лет со дня рождения Сергея Рахманинова. Композитор всю жизнь вел переписку с родственниками, друзьями, коллегами, русскими эмигрантами, которые нуждались в его помощи за границей. Не вся корреспонденция Рахманинова дошла до наших дней: часть ее была уничтожена по распоряжению его дочерей. Однако уцелевшие письма хранятся сейчас в библиотеках и музеях по всему миру. Самые крупные архивы представлены в Российском национальном музее музыки и Библиотеке Конгресса США.
Знакомьтесь с фрагментами его нисек и узнавайте, как он вел частные уроки, почему сомневался в собственном успехе, чем увлекался, как помогал эмигрантам после революции и Советской армии — во время Великой Отечественной войны.
Юность, сестры Скалон и частные уроки музыки
Самые ранние из опубликованных писем Сергея Рахманинова датированы 1890 годом. В то время он пробовал себя в сочинении музыки и переживал первую юношескую влюбленность. Когда композитору было 17 лет, он гостил у родственников в Тамбовской губернии и там познакомился с тремя дочерьми генерала Дмитрия Скалона — Натальей, Верой и Людмилой. Между ними завязалась дружба, отчасти похожая на платоническую влюбленность. Рахманинов посвятил каждой из сестер по романсу и написал специально для них пьесу, которую можно было играть в шесть рук.
2 октября 1890 года:
«Как приятно после тяжелой работы, которая у меня была в продолжение всех последних дней, получить письма, да не такие, какие я привык обыкновенно получать и от которых у меня голова болит, — нет, а письма от сестер Скалон».
Одновременно с учебой в консерватории Рахманинов преподавал в московских женских институтах — Елизаветинском, Мариинском и Екатерининском. Вел он и частные уроки, но они давались ему тяжело. Рахманинов считал, что не обладает преподавательским талантом, о чем упоминал в переписке с сестрами Скалон.
9 или 10 октября 1890 года:
«В понедельник я начал [учительствовать] с хоровым обществом. У меня сидят ученики все втрое старше меня; как-то между ними затесался даже студент; какими судьбами, про то ведает один Господь Бог да он. Когда я входил в класс, наружно я был, как всегда в этих случаях должно быть, совершенно спокоен. Но, по правде говоря, в душе я немного смутился; мне приходилось в первый раз быть в таком положении. Все ученики встали. Опять-таки на лице моем ничего нельзя было прочесть, но в душе я засмеялся… Я бы в их лета никогда бы не встал перед человеком втрое младше их. Я сел, и они сели. Мне пришлось, весь урок почти, говорить. Говорил скверно, да лучшего от меня ожидать теперь и нельзя. Вы сами посудите. Например, я говорил: «Вам, будущим учителям хорового пения, необходимо знать то-то и то-то», потом я замямлил и думаю, значит, в это время… о том, как мне сделать там одно место во второй части «Манфреда».
В другом письме Рахманинов рассказывал:
26−27 марта 1891 года:
«Пришел недавно с урока. Расстроился страшно. Мальчики вывели меня положительно из себя вон. Я пришел просто в неистовство. Я себя давно таким не помню. Одного я выгнал вон из класса, другого обругал идиотом и ушел от них до окончания урока. <…> Я нервный, раздражительный, нетерпеливый до болезненности, и поэтому мне еще тяжелее давать уроки, добро бы вам и вашим беленьким сестрам, а то нет, дуракам каким-то».
Ранние музыкальные опыты: опера «Алеко» и Первая симфония
В 1892 году Сергей Рахманинов окончил Московскую консерваторию. Его выпускной работой стала опера «Алеко» по мотивам поэмы Александра Пушкина «Цыганы». Сам композитор не воспринимал это произведение всерьез и в письмах Наталье Скалон в шутку называл его «опереткой».
30 апреля 1892 года:
«Долго мы с вами не переписывались, Наталья Дмитриевна! Вы мне не писали по случаю того, что вы чем-то заняты и не могли найти полчаса времени, чтобы вспомнить о ком-нибудь (вероятно, очень серьезное дело), я по случаю того, что тоже был занят (очень и у меня серьезное дело было: писал оперетку свою: «Алеко»).
<…> Эта оперетка, вероятно, пойдет в будущем сезоне у нас в одном из опереточных театров, т. е. в большой или частной опере. 15-го апреля у нас не было экзамена и не могло быть, потому что нам дали либретто только 26-го марта. Теперь же я буду играть свою оперу только 7 мая Консерваторской комиссии, после чего, верный своему обещанию, напишу вам об отметке. С чего вы взяли, дорогая Наталья Дмитриевна, что я буду огорчен, если мне из-за интриг не дадут большой золотой медали. Изволите на меня напраслину возводить. Абсолютно все равно.
<…> Кончил я свою оперу 13-го апреля. С тех пор я приходил в себя, занимался ничегонеделанием, празднованием праздника святого лентяя, питьем коньяка и, в конце концов, маленькими поправками своей оперы. Серьезно же говоря, и по сих пор спину ужасно ломит».
Однако за эту «оперетку» Рахманинов получил высшую оценку и золотую медаль на консерваторском экзамене, а затем на нее обратил внимание и сам Петр Чайковский. Именно по его рекомендации «Алеко» поставили в Большом театре. Но и тогда Сергей Рахманинов сомневался в успехе спектакля и считал, что он обязательно провалится.
10 июня 1892 года:
«Опера моя «Алеко» принята на большую сцену в Москве. Предполагается к постановке после Великого поста. Постановка «Алеко» мне очень приятна и очень неприятна. Приятна потому, что это для меня хороший урок увидеть свою оперу на сцене и увидеть свои сценические ошибки. Неприятна, потому что эта опера провалится наверно. Говорю это вполне чистосердечно. Это в порядке вещей. Все первые оперы молодых композиторов проваливались — и поделом: в них всегда масса недостатков, которые я поправить не могу, потому что нехорошо мы все знаем вначале сцену».
Опасения композитора не оправдались: премьера оперы в апреле 1893 года прошла с успехом. Петр Чайковский собирался рекомендовать ее в постоянный репертуар Большого театра вместе со своей постановкой «Иоланта», но не успел. В октябре 1893 года он тяжело заболел и скончался.
Следующие пять лет Рахманинов был очень популярен у московской публики, о его творчестве благосклонно отзывались критики и коллеги-композиторы. Но премьера Первой симфонии в марте 1897 года обернулась настоящим провалом. Зрители не оценили новое произведение — отчасти из-за слабой дирижерской работы (оркестром управлял композитор Александр Глазунов), отчасти из-за слишком новаторского по тем временам стиля автора. Сам Рахманинов весь концерт прятался на лестнице и зажимал уши, чтобы не слышать звуков оркестра. Неудача и резкие отзывы критиков так потрясли его, что в следующие три года композитор почти не выходил из дома. Однако, вопреки распространенному мнению, писать музыку в это время он не переставал. Композитор сочинил 12 романсов, шесть хоровых сочинений, поставил семь опер в Русской частной опере Саввы Мамонтова, куда его пригласили на должность дирижера. В следующий раз Первая симфония прозвучала только после смерти Рахманинова, в 1944 году. Ее исполнил оркестр под управлением дирижера Александра Гаука. «Вторая премьера», в отличие от первой, прошла с большим успехом.
1 июня 1917 года:
«На свое имение Ивановку я истратил почти все, что за свою жизнь заработал. Сейчас в Ивановке лежит около 120 тысяч. На них я ставлю крест и считаю, что здесь последует для меня крах. Кроме того, условия жизни там таковы, что я, после проведенных там трех недель, решил более не возвращаться. У меня осталось еще около 30 тысяч денег. Это, конечно, «кой-что», в особенности если можно будет работать и зарабатывать… Но тут у меня опасение еще одного краха: все окружающее на меня так действует, что я работать не могу и боюсь, закисну совершенно. Все окружающие мне советуют временно из России уехать. Но куда и как? И можно ли… Возможно ли мне рассчитывать получить паспорт с семьей на отъезд хотя бы в Норвегию, Данию, Швецию… Все равно куда! Куда-нибудь!»
Композитору и дирижеру Рейнгольду Глиэру, 3 апреля 1922 года:
«Я получил Ваше письмо, в котором Вы спрашиваете моего совета по поводу предполагаемого Вашего приезда в Америку. Мне очень жаль разочаровывать Вас, но я считаю долгом своим предупредить Вас, что в Америке в настоящее время такое перепроизводство музыкальных сил, что новому человеку почти нет никакой надежды сколько-нибудь прилично устроиться. Для примера могу Вам указать на Метнера. Почти два года я стараюсь устроить для него ангажемент у какого-либо импресарио, но старания мои остаются безуспешными».
28 января 1926 года:
«Хотя я в величайшем восхищении от американской нации, ее правительства и общественных институтов и глубоко благодарен народу Соединенных Штатов за всё, что он сделал для моих соотечественников в тяжкие годы их бедствий, я не считаю возможным отречься от своей родины и стать при существующей в мире ситуации гражданином Соединенных Штатов».
Евгению Сомову, знакомому композитора, 17 августа 1942 года:
«Поблагодарите Елену Константиновну (жену Сомова. — Прим. ред.) за присланный журнал. Действительно, «Шпион» рассказ очень сильный. Больше ничего примечательного в книжке не нашел, кроме нескольких строф современного русского поэта Прокофьева про березу: «Люблю березу русскую, то светлую, то грустную». К сожалению, это стихотворение не приведено полностью. Имеются еще только интересные строфы, которые заканчиваются: «Под ветром долу клонится — И гнется, но не ломится». Очень мне это понравилось».
9 сентября 1922 года:
«Душевно рад был получить твое письмо, которое пришло как раз накануне моего отъезда из Германии в Америку. Отныне я предпочитаю посылать именные посылки и буду просить тебя сообщить мне имена и адреса наиболее нуждающихся из профессорского персонала консерватории. В числе лиц упомяни непременно адреса Морозова и Гедике. Московская консерватория — единственное учреждение, которое не удостоило меня ни словом привета. Объяснение, данное ими тебе и состоящее в том, что им неизвестен отправитель, не выдерживает критики, т.к. на каждом бланке стоит мое имя. Да и как объяснить тот факт, что двое из профессоров обратились все-таки лично ко мне с благодарностью? Затем тебе, например, сказали, что летом прислано было 5 посылок, а их было 20. Но самое главное — это желание знать, между кем и как были распределены посылки. Буду ждать твоего листа и по мере сил высылать всем непосредственно».
В списке, который Вильшау отправил Рахманинову, значилось 19 имен — в том числе Рейнгольд Глиэр, Александр Гедике, Никита Морозов. Всем им композитор отправил посылки, а в ответ вскоре получил коллективное письмо с благодарностями. К нему прилагалась рукопись кантаты, которую сочинили Глиэр и Вильшау. Она заканчивалась словами «Да здравствует Рахманинов Сергей!».
Когда Рахманинов стал почетным председателем Русской консерватории в Париже, многие студенты обращались к нему, чтобы им назначили специальную стипендию имени самого композитора. На это Сергей Рахманинов выделял собственные средства.
Казначею Американского комитета по образованию русской молодежи Сету Гано, 14 января 1931 года:
«Дорогой мистер Гано, Согласно Вашей рекомендации в письме от 13 сего месяца, я прилагаю при сём мой чек на 150 долларов, которые я жертвую на образование студента Николая Цицерошина. Был бы Вам признателен, если бы Вы время от времени сообщали мне об успехах в занятиях этого молодого человека».
Сергей Рахманинов тяжело переживал известия о Великой Отечественной войне. Он следил за сводками с фронтов, пытался разобраться в причинах того, что немцы стремительно подошли к Москве, а советские войска не смогли их остановить. В письме двоюродной сестре композитор говорил: «Мне теперь совсем очевидно, что у русских не хватает снаряжения, иначе такая армия не отступала бы».
В военные годы Рахманинов снова занялся благотворительностью: теперь средства от его концертов шли на поддержку советской армии, лечение раненых и обмундирование бойцов.
Главе концертного бюро Марксу Левину, 19 ноября 1941 года:
«Дорогой мистер Левин. Имею удовольствие вместе с этим прислать чек на $ 3920.29 на имя Виктора Федюшина, генконсула СССР (то есть подлежит выплате В. Федюшину). Насколько я понимаю, Вы перешлете эти деньги вместе с тремя другими чеками на сумму $ 53.00, которые я дал Вам, — мистеру Федюшину из Русского консульства как наш дар пострадавшим в России. Пожалуйста, объясните мистеру Федюшину, что я оставляю на его усмотрение, какого рода медикаменты и другое оборудование и товары должны быть куплены на эти деньги, но я был бы очень благодарен, если бы все купленные товары были переправлены в Россию в качестве подарка от меня. Это единственный путь, каким я могу выразить мое сочувствие страданиям народа моей родной земли за последние несколько месяцев. Если это возможно, я хотел бы получить какое-нибудь подтверждение того, что эти товары достигли своего места назначения. Благодарю Вас за помощь в этом деле, остаюсь искренне Ваш Сергей Рахманинов».
